Николай Васильевич Юнг

Был в числе основателей народовольческого военного центра.

Ф.И.Завалишин: "Относительно Юнга Желябов и Суханов высказали мнение, что он только гостеприимный хозяин и, вероятно, хороший товарищ, но в революционеры не годится. Юнг, действительно, совсем не интересовался разговорами в то время, как у нас был Желябов, и почти все время был в отсутствии".

Э.А.Серебряков: "В начале осени 1880 года, возвратившись из плавания, мы впятером: Штромберг, Завалишин, Разумов, Юнг (впоследствии командир броненосца «Орел», убитый в Цусимском бою) и я стали обсуждать вопрос о нашем отношении к партии. Штромберг стоял на немедленном и безусловном присоединении к ней. Другие относились не вполне определенно, я и Юнг были против. Штромберг, недовольный нашими колебаниями, заявил нам, что если мы не присоединимся к партий всем нашим кружком, то он присоединится к образующемуся среди артиллеристов кружку и вместе с ним войдет в состав партии. Наши прения закончились решением присоединиться к партии, если наши обязательства; будут таковы, что мы сохраним за собою свободу выбора нашей деятельности, и мы условились Обратиться к Суханову с просьбой устроить свидание с Желябовым.

Образовав наш кружок, мы стали заниматься привлечением к нашему делу других офицеров, и мало-помалу наш кружок стал расширяться, и в конце концов он состоял из четырнадцати человек: лейтенантов — Штромберга, Завалишина, Разумова, Глазго и меня; мичманов — Добротворского (впоследствии, в 1904 году, командовал отрядом судов, посланным на Дальний Восток против японцев), Дружинина, Скворцова, Е-ча, А-ва, А-на (впоследствии командир одного из броненосных кораблей Порт-Артура), Юнга и штурманских офицеров Карбановича и Прокофьева."

Первые сходки моряков-народовольцев проходили осенью 1880 г. в квартире, где жил Юнг с товарищами по службе — А. П. Штромбергом, Е. А. Серебряковым и Ф. И. Завалишиным. На этих сходках зажигательно говорил о грядущей революции вождь «Народной воли» Андрей Желябов, вовлекал моряков в «Народную волю» Николай Суханов. Встречался Юнг по революционным делам и с Верой Фигнер, на которую произвел «приятное впечатление».

Ф.И.Завалишин, зима 1880г.: "Относительно Юнга Желябов и Суханов высказали мнение, что он только гостеприимный хозяин и, вероятно, хороший товарищ, но в революционеры не годится. Юнг, действительно, совсем не интересовался разговорами в то время, как у нас бывал Желябов, и почти все время был в отсутствии. ...Спустя некоторое время, к нашему кружку были привлечены следующие лица: лейтенанты Николай Юнг, Андреев, Разумов, Гласко, Григорий Скворцов, Добротворский и подпоручик Александр Прокофьев."

После обнаружения революционной организации в армии, Н. В. Юнг избежал сурового наказания почти случайно. В пору массовых арестов среди офицерства, 14 июля 1883 г., он успел уйти в кругосветное плавание, из которого вернулся лишь в апреле 1886 года. Тем не менее, как явствует из специального досье Министерства юстиции «О лейтенанте Николае Юнге», по возвращении из плавания он был арестован и привлечен к дознанию по делу о Военной организации «Народной воли». В архиве Департамента полиции сохранились протоколы допросов Юнга. Он держался стойко, на вопросы отвечал уклончиво, никого не выдавал. В результате Николай Викторович за давностью и неясностью преступления отделался «неудостоением к производству по линии впредь до одобрительного засвидетельствования начальства»
После этого Юнг отошел от революционного движения.

В годы русско-японской войны - капитан 1-го ранга, командир эскадренного броненосца «Орел», на котором служил баталером А.С.Новиков-Прибой. 

А.С.Новиков-Прибой: "Этот среднего роста, ладно сложенный пожилой холостяк, как всегда, был аккуратно одет в новенькую тужурку, с золотыми двухпросветными погонами на плечах, в накрахмаленном воротничке безукоризненной белизны. Несмотря на порядочный возраст, он сохранил удивительную свежесть лица. Что-то располагающее было в его румяных щеках, в русой бороде, в приветливом взгляде синих глаз. Он запретил на судне мордобойство.
У него был один недостаток - это излишняя нервность и ненужная суетливость в распоряжениях.

Это был питомец старой школы парусного флота. Он много плавал на клиперах, корветах и фрегатах. Перед назначением на "Орел", состоявшимся в начале войны, после перевода броненосца в Кронштадт для вооружения он командовал лучшим парусным крейсером "Генерал-адмирал". На этом судне плавали ученики, готовившиеся на строевых унтер-офицеров, и поэтому порядок там был образцовый. Юнг обладал большим морским опытом, привык к налаженной службе Парусников, на которых вся жизнь сосредоточена на верхней палубе.
На новом броненосце он чувствовал себя, как в незнакомых лесных дебрях. Механическая и трюмная части, электротехника, башенная установка крупной артиллерии были для него таинственной областью, в которой он совершенно не разбирался. Поэтому трудно ему было руководить работой всех специалистов, контролировать их и объединять. Постепенно он принужден был всецело положиться на старших судовых специалистов. Он совсем переселился в ходовую рубку, неотлучно находился на мостике и, следя за сигналами флагманского корабля, отдавал распоряжения сигнальщикам и в машину. Эти обязанности с успехом мог бы выполнять вахтенный начальник. Таким образом, от своего корабля, от всего происходившего под спардеком и верхней палубой командир все более отрывался, а жизнь судна вне поля зрения шла самотеком. Старший офицер тоже не мог его заменить. Тогда объединенная группа специалистов забрала власть в свои руки и начала заправлять всем броненосцем.
Так происходило не только у нас на "Орле", но и на многих других судах. Неподготовленность командиров к переходу на новую техническую базу повела к упадку их авторитета в глазах младших чинов. На каждом судне зарождался коллегиальный орган, нечто вроде совета старших специалистов.
В жизни броненосца "Орел" эти новые взаимоотношения сказались с полной определенностью.
Командир Юнг был вполне порядочный, незлобивый и храбрый человек, с большим опытом морских плаваний. Но он потерялся перед трудностью свалившейся на него задачи - командовать необычайно сложным, еще не налаженным и имевшим много технических недочетов броненосцем. Ему пришлось ограничиться чисто внешней стороной командования, исполняя приказы адмирала и поддерживая общий порядок на судне. Всякое замысловатое положение в действиях судовых устройств и механизмов ставила его в тупик. Даже молодые мичманы скоро заметили такую слабость командира. Над его беспомощностью посмеивались в кают-компании.

У Юнга выработалась стремительность, свойственная морякам парусного флота. Поэтому он все вопросы решал немедленно, без исследования, по интуиции. Постоянные придирки адмирала издергали его. Он сам начинал терять самообладание и в свою очередь разносил офицеров, не разобрав сущности дела.

Если командир Юнг, как бывший марсофлотец плохо разбирался в сложной технике новейшего броненосца, то это еще не значит, что он не понимал и глупой затеи овладеть Японским морем. Он заранее предвидел печальный конец 2-й эскадры. Но об этом, будучи человеком замкнутым, он никому из своих офицеров не говорил и в одиночестве переживал трагедию. В моем распоряжении имеются его письма, которые он посылал с пути своей родной, сестре, Софии Викторовне Востросаблиной.
Вот что им было написано с Мадагаскара от 28 декабря 1904 года:
"Что с нами будет дальше - пока ничего неизвестно. Мое личное мнение, что как было безумно отправлять нашу сравнительно слабую силу из Кронштадта, так и теперь безумно посылать дальше, когда весь наш флот на Востоке уничтожен и мы ничего сделать не можем с нашими старыми судами, которые взяты для счета, за исключением пяти новых броненосцев. Это слишком мало, чтобы иметь перевес над японцами и их отрезать. Вот к чему привела наша гнилая система - флота нет, а армия тоже ничего не может сделать..."
Из письма от 2 января 1905 года:
"Вот действительно будет истинное счастье для бедной России, когда закончится война, так бессмысленно начатая благодаря слабоумию и недальновидной политике. Как было больно и жалко смотреть и слушать нашего принципала, провожавшего нас в Ревель и говорившего, что мы идем сломить упорство врага и отомстить за "Варяга" и "Корейца". Сколько в этих словах и детского, и наивного и какое глубокое непонимание серьезности положения России..."
Из письма от 2 марта:
"Надо признать, что кампания проиграла и бесполезно продолжать ее. Это не простая победа японцев, а победа грамоты над безграмотностью: в Японии нет ни одного человека неграмотного, тогда как Россия одна из самых неграмотных стран. Наши верхи всегда думали, что в этом вся сила России, ну а дело-то теперь показало другое..."

Во время похода командир судна, капитан 1-го ранга Юнг, часто получавший выговоры от командующего эскадрой, проявлял большую нервность и горячность. Многие думали, что при встрече с японцами он растеряется. Вопреки ожиданиям, он держался спокойно и не покидал своего поста, несмотря на то, что имел уже повязку на рассеченной голове. Он хорошо понимал, что наше дело безнадежно проиграно и что каждая секунда может стать роковой для всего экипажа. Недаром на лице командира потух обычный румянец, синие глаза налились тоской, словно он прощался с жизнью. И все же этот пожилой и опрятно одетый холостяк, не забывший побриться даже в такое утро, когда мы были открыты японцами, держал голову прямо, как бы бросая вызов смерти."

В.П.Kocтенко: "Он произвел на мeня вполне благоприятнoе впечатление. Нeбольшого роcта, c быcтрыми и даже стремительными движениями, прямым и твердым взглядом, он казался человеком решительным, наблюдательным и не злым. Правда, ему не хватало техничеcких знаний, так как его служба до назначения на «Орел» протекала глaвным образом на наших старых броненосных фрегатах с парусным вооружением, как «Генерал-адмирал» и «Гeрцог Эдинбургский», но зато у него имеется настоящий опыт больших океанских пoходов. Он один из немногих командиров огибал мыс доброй Надежды, обошел вoкрyг света и хорошо знает условия плавания в тропиках.

...Он держался веcьма изолированно, на жизнь кают-компании влияния не имел, а за офицерским столом появлялся только по приглашению - в праздничные и торжественные дни. Cвое время Юнг проводил на мoстике, в запасной командирской каюте позaди ходовой рубки, прислушиваясь к звонкам машинного телеграфа. B каждое мгновение он был готов по очередному сигналу адмирала принять на себя управлeние кораблем. Юнг имеет большой oпыт океанских плаваний на старых фрегатах с парусным вооружением, хорошо знает море, чувствует корабль, но все, что находится ниже броневой палубы, его мало интересует и для него непонятно. Oн - старый холоcтяк, привык жить. на кораблях. Из близких родных у него на берегу только пожилая сестра. Юнг - прямой, образованный и чеcтный человек, искренно любящий флот.

..За время похoда командир, пользoвавшийся репутацией опытного моряка, хoтя и старой школы парусных времен, постепенно стал тeрять свой престиж. B его руках после плаваний на фрегатах c паруcным вооружениeм оказался броненocец cамою нoвого типа, к тому же ещe недостаточно испытанный и тpeбующий от pyководителя больших технических знаний.Между тем командир по старой привычке прирос к ходовому мocтику. Нa похoде он не спускается ниже батарейной палубы, a находится неотлучно в ходовой рубке или в запаcной каюте на вернем носовом мостике. Oн вмешивается в управление рулем, считает обороты машины и следит за быcтрым подъемом флажных сигналов.О каждом изменении курса или скорости хода он велит докладывать и дажe ночью выбегает из каюты при каждoм звонке машинного телегрaфа. Bo время эволюций он нервничает из-за боязни столкнуться с ближайшими судами, сбивает c толку вахтенного начальника, а в результате получает сигналом «неудовольствие адмирала».

Влияние командира на организацию жизни корабля постепенно сошло на нет. Вопpосы обучения команды и боевой подготовки корабля целиком перешли в ведение старших опециалистов, которые негласно принимают все ответственные решeния, лишь фoрмально санкционируемые командиром, без проверки и обсуждения их. На ходу командир подменяет вахтeннoгo начальника, a на якорной стоянке, выйдя на спардек, начинает вмешиваться во все текущие судовые работы, как подъем катеров, спуск шлюпок, погрузка угля и мытье палубы. При этом он быстро раздражается, начинает на всех кричать, отдает 10 прикaзаний одновременно. Из ничтожных, пустых текущих дел он устраивает тaкой грандиозный аврал, что наши бедные мичмaны и лейтенанты только руками разводят, представляя себе, что может получиться в бою при такой системе командования.

Как большинство командиров и адмиралов пpошлого столетия, он искренно убежден в том, что сущность командования заключается в терроризировании своих подчиненных. Его задeргал своим самодурством адмирал, a oн в cвoю очередь должен тянуть своих подчиненных."

В Цусимском бою сам Юнг и вся команда его броненосца сражались геройски. В разгар боя Николай Васильевич был смертельно ранен, но и в бреду продолжал произносить слова команды. После того, как русский флагман адмирал З.П.Рожественский сдался в плен, командование эскадрой принял Н.И.Небогатов. Утром 15 мая по приказу Небогатова все его уцелевшие корабли были сданы японцам.

А.С.Новиков-Прибой: "Юнг, весь забинтованный, находился в полусидячем положении. Черты его потемневшего лица заострились. Правая рука была в лубке и прикрыта простыней, левая откинулась и дрожала. Он пристально взглянул голубыми глазами на Ларионова и твердым голосом спросил:
- Леонид, где мы?
Нельзя было лгать другу покойного отца, лгать человеку, так много для него сделавшему. Ведь Ларионов вырос на его глазах Командир вне службы обращался с ним на "ты", как со своим близким. Юнг только потому и позвал его, чтобы узнать всю правду. Но правда иногда жжет хуже, чем раскаленное железо. Зачем же увеличивать страдания умирающего человека? С другой стороны, он мог узнать об истинном положении корабля не только от вестового. И что скажет командир на явную ложь, если он собственными глазами уже видел японцев?
Ларионов, поколебавшись, ответил:
- Мы идем во Владивосток. Осталось сто пятьдесят миль.
- А почему имеем такой тихий ход?
- Что-то "Ушаков" отстает.
- Леонид, ты не врешь?
Ларионов, ощущая спазмы в горле, с трудом проговорил:
- Когда же я врал вам, Николай Викторович?
И чтобы скрыть свое смущение, штурман нагнулся и взял командира за руку. Она была холодная, как у мертвеца, но все еще продолжала дрожать. Смерть заканчивала свое дело.
Командир знал, что старший врач Макаров и штурман Ларионов обманывают его, но делают это исключительно из любви к нему. Он не стал изобличать близкого ему человека во лжи. Наоборот, он как будто поверил в то, что ему говорили, и примиренным голосом попросил:
- Дай мне покурить.
Юнг торопливо затянулся раза три папиросой, и она выпала из его дрожащей руки. Агония продолжалась недолго. Он застонал и, словно что-то отрицая, потряс головой. Из его груди вырвался такой глубокий вздох, какой бывает у человека, сбросившего с плеч непомерную тяжесть, и в последний раз он устало потянулся. Лицо с русой бородкой, угасая, становилось все строже и суровее. Голубые глаза, до этого момента блуждавшие, неподвижно уставились на белый потолок, с напряжением всматриваясь в одну точку, словно хотели разгадать какую-то тайну.
Штурман Ларионов согнулся и, подергивая плечами, вышел из изолятора.
В сдаче корабля командир Юнг никакого участия не принимал. Поэтому наши офицеры решили похоронить его в море. Японцы согласились."

В.П.Костенко: "...Перед смертью сознание на момент вернулось к нему, и он узнал служившего ему нянькой вестового... Подозвав к себе вестового, он говорил ему, что Россия скоро возродится, что ее озарит солнце свободы. И с просветленным взором, который созерцал что-то доступное и понятное ему одному, покончил расчеты с жизнью. Его похоронили с разрешения японцев в море, по морскому обряду. Погребение сопровождалось ружейным салютом японцев, а младшему штурману Ларионову японский штурман «Орла» дал точную выписку координат, где был погребен в море командир нашего броненосца."

А.С.Новиков-Прибой: "На следующий день утром мертвое тело, зашитое в парусину, покрытое андреевским флагом, с привязанным к ногам грузом, было приготовлено к погребению. Оно лежало на доске, у самого борта юта. На сломанном гафеле развевался приспущенный флаг Восходящего солнца. После отпевания два матроса приподняли один конец доски. Японцы взяли на караул. Под звуки барабана, игравшего поход, под выстрелы ружей мертвое тело командира скользнуло за борт.
Спустя полчаса японский офицер вручил Ларионову, как единственному штурману, оставшемуся на броненосце, небольшой квадратный кусочек картона. На нем была выпуска из вахтенного журнала. Выписка указывала место похорон командира:
"Широта 35°56'13" северная. Долгота 135° 10' восточная"."